Ты часто так на снег глядела, Дитя архангельских снегов, Что мысль в очах обледенела И взгляд твой холодно суров,
Беги! Направься к странам знойным, К морям, не смевшим замерзать: Они дыханием спокойным Принудят взгляд твой запылать.
Тогда из новых сочетаний, Где юг и север в связь войдут, Возникнет мир очарований И в нем — кому-нибудь приют…
«И вот сижу в саду моем тенистом…»
И вот сижу в саду моем тенистом И пред собой могу воспроизвесть, Как это будет в час, когда умру я, Как дрогнет всё, что пред глазами есть.
Как полетят повсюду извещенья, Как потеряет голову семья, Как соберутся, вступят в разговоры, И как при них безмолвен буду я.
Живые связи разлетятся прахом, Возникнут сразу всякие права, Начнется давность, народятся сроки, Среди сирот появится вдова,
В тепло семьи дохнет мороз закона,— Быть может, сам я вызвал тот закон; Не должен он, не может ошибаться, Но и любить — никак не может он.
И мне никто, никто не поручится,— Я видел сам, и не один пример: Как между близких, самых близких кровных, Вдруг проступал созревший лицемер…
И это все, что здесь с такой любовью, С таким трудом успел я насадить, Ему спокойной, смелою рукою, Призвав закон, удастся сокрушить…
«Шестидесятый раз снег прело мною тает…»
Шестидесятый раз снег прело мною тает, И тихо льет тепло с лазурной вышины, И, если память мне вконец не изменяет, Я в детстве раза три не замечал весны,—
Не замечал того, как мне дышалось чудно, Как мчались журавли и как цвела сирень Десятки лет прошли; их сосчитать нетрудно, Когда бы сосчитать не возбраняла лень!
Не велико число! Но собранный годами Скарб жизни так велик, так много груза в нем, Что, если бы грузить — пришлось бы кораблями Водою отправлять, а не иным путем…
Противоречия красот и безобразий, Громадный хлам скорбей, сомнений и обид, Воспоминания о прелестях Аспазий, Труды Сизифовы и муки Данаид,
Мученья Тантала, обманы сына, брата, Порывы глупостей, подряд или вразброд; Б одних я шествовал на подвиг Герострата, В других примером мне являлся Дон-Кихот…
Шестидесятый раз снег предо мною тает… Лазурна высь небес, в полях ручьи журчат… Как много жизнь людей всего, всего вмещает, И что же за число в две цифры — шестьдесят!..
«Вот она, великая трясина…»
Вот она, великая трясина! Ходу нет ни в лодке, ни пешком. Обмотала наши весла тина,— Зацепиться не за что багром…
В тростнике и мглисто, и туманно. Солнца лик и светел, и высок,— Отражен трясиною обманно, Будто он на дно трясины лег.
Нет в ней дна. Лежат в листах нимфеи, Островки, луга болотных трав; Вот по ним пройтись бы! Только феи Ходят здесь, травинок не помяв…
Всюду утки, дупеля, бекасы! Бьешь по утке… взял… нельзя достать; Мир лягушек громко точит лясы, Словно дразнит: «Для чего ж стрелять?»
Вы, кликуши, вещие лягушки, Подождите: вот придет пора, — По болотам мы начнем осушки, Проберем трясину до нутра.
И тогда… Ой, братцы, осторожней! Не качайтесь… Лодку кувырнем! И лягушки раньше нас потопят, Чем мы их подсушивать начнем…
«Если б всё, что упадает…»
Если б всё, что упадает Серебра с луны, Всё, что золота роняет Солнце с вышины —
Ей снести… Она б сказала: «Милый мой пиит, Ты того мне дай металла, Что в земле лежит!»
«Из моих печалей скромных…»
Из моих печалей скромных, Не пышны, не высоки, Вы, непрошены, растете, Песен пестрые цветки.
Ты в спокойную минуту На любой взгляни цветок… Посмотри — в нем много правды! Он без слез взрасти не мог.
В этой песне — час страданий, В этой — долгой ночи страх, В этих — месяцы и годы… Все откликнулось в стихах!
Горе сердца — дар небесный, И цветы его пышней И куда, куда душистей Всех цветов оранжерей.
«Воды немного, несколько солей…»
Воды немного, несколько солей, Снабженных слабою, животной теплотою, Зовется издавна и попросту слезою… Но разве в том определенье ей?
А тихий вздох людской? То — груди содроганье, Освобожденье углекислоты?!. Определения, мутящие сознанье И полные обидной пустоты!
«Я помню, помню прошлый год…»
Я помню, помню прошлый год! Чуть вечер спустится, бывало, Свирель чудесная звучала, Закат пылавший провожала, Встречала розовый восход.
Короткой ночи текст любовный Ей вдохновением служил; Он так ласкал, он так пленил, Он так мне близок, близок был — Совсем простой, немногословный.
Свирель замолкшая, где ты? Где ты, певец мой безымянный, Быть может, неба гость желанный, Печальный здесь, а там избранный Жилец небесной высоты?
Тебе не надобно свирели! И что тебе, счастливец, в ней,